Виртуоз планеты Цирк

Мстислав Михайлович Запашный (1938-2016) был лауреатом Государственной премии, народным артистом СССР и России, вице-президентом Союза профессиональных цирковых школ мира, лауреатом многих международных конкурсов, одним из лучших, если не самым лучшим в мире, дрессировщиком животных.

Шесть лет возглавлял Росгосцирк. Председательствовал в жюри Первого всемирного конкурса циркового искусства в 1996 году в Москве, на Красной площади. Был постоянным членом жюри на всемирных конкурсах в Монте-Карло, Париже, Китае. В современном цирковом искусстве нет фигуры, по масштабу сравнимой с этим гигантом-многостаночником. Но кроме всего прочего, Запашный ещё многие годы директорствовал в Сочинском цирке. Причем, безупречно выполняя чиновничьи обязанности, практически до самой своей смерти выступал на арене – с женой, детьми, внуками. Случай уникальный в мировой практике.

Мы с Мстиславом долгие годы поддерживали очень добрые, безо всякого преувеличения дружеские отношения. Много раз я писал о его замечательном и разнообразном цирковом творчестве. И книгу о нём же начал готовить, хорошо поработав перед этим в архиве Росгосцирка. Однако так получилось, что вынужден был надолго отвлечься на безотлагательную работу, и поэтому меня заменил приятель, увы, уже покойный, Витя Кукленко. Надо ли педалировать то обстоятельство, насколько я хорошо изучил мятущуюся биографию своего героя. И мог бы сейчас, как говорится, без запинки доложить её читателю. Только сдаётся мне, что наши многочисленные общения с Запашным куда интереснее будут. Тем более, что рассказчиком Мстиславушка был совершенно роскошным…

– Михалыч, я тут по Малинину-Буренину прикинул и получается так, что твои родители, деды, прадеды по материнской линии многим более двухсот лет выступали на арене цирка. Это по любым меркам немало. Каким-то образом сие обстоятельство сказывается на твоей собственной творческой судьбе?

– Самым решающим. Видишь ли, цирк – это как бы отдельная планета, государство в государстве, особое корпоративное сообщество профессионально одержимых людей, где невозможно в принципе прийти с улицы и чего-то серьезного достичь, добиться каких-то значимых успехов, заявить о себе во всеуслышание. Если здесь и бывают исключения, скажем, Иван Поддубный, то они только подтверждают правило: цирк не работа, а способ существования, мышления. И в этом смысле мне действительно повезло.

Я буквально родился «в опилках», это словосочетание обычно употребляют, когда подчеркивают чью-то принадлежность к цирковой династии. У меня цирк как бы в генной памяти, в том самом подсознании, которое, я уверен в этом, передается по наследству, так же, как цвет волос или глаз.

Не мной замечено, что для циркового по происхождению, по ментальности человека всегда легче, чем со стороны приходящим людям и собственно ареной, и профессией овладевать, и переквалифицироваться из одного жанра в другой. Я, к примеру, за свою жизнь перепробовал практически все жанры, встречающиеся на арене. И везде, как мне сдаётся, добивался неплохих результатов. Не потому даже, что обладаю какими-то суперспособностями (хотя родители и одарили меня многими дельными качествами), а просто из-за той самой, цирковой генетики. Людям нашего сообщества практически неведомо слово «нельзя». Если цирковой номер возможен в принципе, то есть, когда он не входит в противоречие с базовыми законами физики и механики, то такой номер будет обязательно поставлен.

Зачем далеко ходить за примером. В своё время, когда я начал серьёзно заниматься дрессировкой, очень многие мне говорили: нельзя, невозможно соединять в одном номере дрессуру тигров и слонов. Эти животные – антагонисты по природе. Они даже рядом друг с другом находиться не могут. И потому ничего у тебя не получится, природный инстинкт обязательно свое возьмет и т.д. и т.п.

Да, против инстинкта не попрешь – это я как ветеринар (в академии все же обучался) отлично понимал. Однако твердо знал и то, что сила воли человека способна противостоять звериному инстинкту, на чём, собственно, и зиждется вся дрессировка. И номер у меня получился, что надо.

– Вспомни свои детство, юность, молодость. Вспомни, как отец твой люто воевал против того, чтобы его дети стали циркачами…

– Знаешь, его понять не так уж сложно. Ведь в сам цирк папа, Михаил Сергеевич, попал совершенно случайно. Он в Ейске работал грузчиком, и там его большую силу заприметил знаменитый Иван Поддубный. Взял к себе в номер. Отец выступал под псевдонимом «Орлёнок». Женился на маме, Лидии Карловне (это её родословную мы, Запашные, продолжаем). Пошли дети: Борис, Сергей, Вальтер, Игорь, Лида, я. Семья, естественно, скиталась по миру. Цирковых не зря же называют «белыми цыганами». В школе мы учились кое-как, через пень колоду. А малограмотный отец страстно желал нас всех видеть образованными людьми, с настоящими, нецирковыми профессиями. Купил двухэтажный домик в Ленинграде и на пушечный выстрел не подпускал нас к арене. Только, известно же, нет ничего в жизни слаще запретного плода.

В 37-м году отца арестовали по навету. Почти год он просидел в тюрьме. Едва освободился – попал на финскую, потом – на Великую Отечественную войну. В 1943 году пришло известие: папа пропал без вести (моего брата Борю убили еще в 41-м). Мы с матерью как раз находились на гастролях с цирком Дурова. И поклялись, что сохраним отцовскую фамилию в цирке. С братом Вальтером мы подготовили замечательный акробатический номер с умопомрачительными кульбитами. Ездили с ним по самым глухим закоулкам Советского Союза. В победном 45-м выступали в Одессе. И там вдруг, словно в сказке, объявился отец.

Раненый, контуженый десантник, он долгие месяцы провалялся в госпиталях безо всяких документов. Тем не менее, сразу же включился в нашу семейную работу: выступал как акробат-неудачник. Такой комический номер был у отца, как в свое время у Михаила Шуйдина. Живого места на этих фронтовиках не было, а вот, поди ж ты, людей смешили! Поколение было необычное.

– А как отец отнесся к тому, что уже вся его семья вкалывала на арене?

– Понимаешь, во фронтовых окопах и под смертельным огнём он многое переосмыслил. Да и прекрасно понимал: как бы мама сумела нас всех прокормить без цирка? Она же, бедолага, ночами после представлений ходила на разгрузку вагонов, а мы продавали на базаре пиво, которое нам часто выдавали по карточкам вместо хлеба. Во всяком случае, много лет спустя, когда Вальтера после войны призвали в армию, папа даже помог мне устроиться в воинскую часть сыном полка, чтобы наш уникальный номер не распался.

– Эта досадная история мне хорошо известна. Но удивляет другое: почему ваше цирковое начальство не помогло вам как-то по-иному – по-людски, что ли, сохранить ваш номер? Ну, скажем, отсрочку для брата выхлопотать…

– Сохранить? Помочь? По-моему, для любого советского начальства такие категории в принципе были неведомы. В 1947 году, когда мы гастролировали на Дальнем Востоке, номер наш вообще решили расформировать. Тогда мы с братом поехали в Москву и стали методично обходить высокие кабинеты. Говорили чиновникам: вы бы хоть посмотрели, что мы делаем. С трудом, но своего мы таки добились. И с тех пор – веришь, нет? – ни одно моё начинание в советском цирке (а их у меня наберется далеко за сотню) не проходило гладко, как говорится, без сучка без задоринки.

Руководство, профсоюз, партийные, комсомольские организации, просто откровенные мои «доброжелатели» постоянно торпедировали всяческие мои новации, любое моё стремление нетрадиционно, оригинально заявить о себе на арене цирка. И я перманентно вынужден был, как то растение, что закатывают асфальтом, пробиваться к свету.

Причем досадным исключением в этом смысле не являлся. Даже такому выдающемуся, не побоюсь этого слова, цирковому иллюзионисту от Бога, каким был Эмиль Теодорович Кио (мы его промеж себя называли ЭТЭ) постоянно ставили палки в колеса. Ему, например, до середины пятидесятых не разрешали надевать фрак, выступать в цилиндре, не позволяли, чтобы для его номеров в оркестре играли саксофоны. Однажды он получил выговор за то, что, воздев руки, как бы молился за спасение своей подопечной от им же зажжённого бушующего огня. Все это считалось вопиющим космополитизмом, страшным политическим грехом. Все мы работали под таким плотнейшим идеологическим колпаком, который, по-моему, был не слабее, чем наш пресловутый железный занавес. Никогда не забуду случай, который произошёл со мной в Америке. В конце шестидесятых после одного из представлений подкатился ко мне радиожурналист из "Голоса Америки" и так хитро говорит: а слабо, дескать, вам, господин Запашный, дать мне интервью.

Меня такое зло взяло. Думаю: ах, ты, засранец! Да пусть меня накажут, однако нос тебе, паршивцу, утру!

– Хорошо, – соглашаюсь, – но только, чур, ничего из моих слов не перевирать, никакой отсебятины не допускать. Даете слово джентльмена?

Журналист пошёл на мои условия, и я примерно с час наговаривал ему про наш цирк, про своих коллег, вообще про нашу жизнь на колесах. Через пару часов после того, как передача прозвучала в эфире, я уже был на ковре у советского посла в США Добрынина. Он с порога набросился на меня так, будто я не интервью дал зарубежной радиостанции, а Родину в бою предал. Да как вы, циркач, посмели что-то там вякать?! Кто вас надоумил на такую дерзость несусветную?

Пытаюсь робко защититься. Дескать, Анатолий Федорович, я ничего плохого не сказал ни о советской власти, ни о партии, ни, тем более, о наших дорогих гос- и партруководителях. Говорил только о цирке.

А Добрынин мне гневно так: «Да вы, я вижу, не понимаете, во что ввязались. Половой член у комара видели? Так вот, политика ещё тоньше. А вы суетесь со свиным рылом, куда вам не следует!». И выгнал меня, как пса шелудивого. Честно признаюсь, долго я ещё волновался за то интервью. Хотя пронесло. И я даже понимаю теперь, почему меня тогда не сослали в Сибирь. Просто порядочный Добрынин не доложил наверх о моей, в самом деле, по тем временам дерзкой выходке. А в Советском Союзе, где «Голос» слушали «под микроскопом», никому ведь и в голову не могло прийти, что Запашный мог проявить столь неординарную политическую самостоятельность. Все полагали: наверняка ему в КГБ дали «добро».

– В цирковой энциклопедии рядом с твоей фамилией очень часто соседствуют слова «впервые», «новое», «нет аналогов». Признайся, как на духу: тебя что, всю жизнь так сильно терзала жажда славы?

– Сказать, что она мне вовсе до лампочки, было бы лукавством. Любой артист без амбиций, без желания выделиться, проявить себя – тюфяк и чучело огородное. Но верно и то, что не только ради славы и почестей я трудился и тружусь в цирке, овладев всеми возможными на арене жанрами. Есть и соображения более высокого порядка. Мне, например, вовсе небезразлично то, как развивается отечественное цирковое искусство, каково его место в ряду других мировых цирковых школ. В своё время я приложил немало усилий к тому, чтобы по всему Советскому Союзу были построены 77 стационарных цирков. Больше половины из них остались в России. Как, в каком направлении должно развиваться такое огромное хозяйство? Для меня лично это тоже вопросы не праздные.

Хотя, конечно, есть много цирковых артистов, которые с одним номером выступают всю жизнь и на пенсию с ним же выходят. И в том нет, разумеется, ничего плохого. Цирковое искусство, в том числе, стоит и на подобной выученности на одном деле, на бесконечном совершенствовании чего-то однажды удачно найденного. Но такой подход не по мне. Я всегда искал, пробовал, экспериментировал и добивался поставленной перед собой цели. Ни один из моих многочисленных цирковых номеров или аттракционов не был эпигонским. И практически никаких преград в своём творчестве я не признавал.

– Так уж и никаких!

– А ты посуди сам. После того, как меня с братьями изувечили лошади, буквально втоптав нас в арену, мы все, отлечившись год, довели-таки дело до премьеры. В конце пятидесятых я серьёзно увлёкся воздушной гимнастикой.

Вдвоем с сестрой Анной мы создали потрясающий номер на вращающейся трапеции. И надо ж было такому случиться: на гастролях в Японии я срываюсь с восемнадцатиметровой высоты. Перелом двенадцати костей, двух позвонков, тяжелое сотрясение мозга. Через год, однако, я продолжил выступление на той же трапеции.

А какие мне чинились препятствия, когда занялся дрессировкой – об этом на словах не рассказать. Вот тебе лишь один пример. Для того чтобы воплотить замысел аттракциона "Спартак" в жизнь (то есть от момента подачи заявки в Союзгосцирк до премьеры) мне пришлось потратить на это... двадцать пять лет! Ну, кто бы еще проявлял такое упорство? Другие мои сюжетные номера: "Хождение за три моря", "Аладдин", "Прометей", "Бахчисарайская легенда" создавались за год-полтора, а на "Спартак" ушла такая уймища времени. Повторяю, я, как тот росток: всегда пробивался через асфальт.

… Никогда не забуду ситуации: уже всех, кого надо было уломать, – уломал, ублажил, упросил, доказал. Осталось убедить в своей правоте министра культуры. Встречаюсь с Петром Ниловичем Демичевым, а он мне говорит: «Зачем Вам, Слава, ставить цирковой спектакль о восстании Спартака как раз в то время, когда Леониду Ильичу Брежневу премию за укрепление мира дали. Нас же с вами никто не поймет…».

– Говорят, что наш бровастый генсек любил цирковые представления. Тебе с ним не приходилось встречаться?

– Нет. А вот с его дочерью, Галиной, мы дружили. О ней сейчас говорят и пишут разное. К моему великому сожалению, по большей части врут безбожно. Меж тем она была непростым человеком, но очень участливым и добрым. Однажды, кстати, очень меня крепко выручила.

– Обнародовать тот случай можно?

– Да чего уж там… Мой брат в порыве ревности убил любимую подругу. Его приговорили к расстрелу. Вот тогда Галя организовала мне встречу с Председателем Президиума Верховного Совета СССР Н.В. Подгорным, благодаря которому брат остался в живых.

– Расскажи, как на тебя покушались некие подонки.

– Да, было такое. Десятилетиями с самыми жестокими хищниками общаюсь, и ничего, а от людей пришлось получить сильные увечья. Впрочем, то были не люди вовсе – отморозки, которые всегда орудуют исподтишка и ломом. Даже на честную драку такие мрази неспособны.

– Слава, давай больше не будем о печальном. Поведай хотя бы пару смешных историй.

– Говорят, кто в цирке служит, тот вне его не смеется. У нас, и помимо арены, бывает, что называется, сплошной цирк. О несуразностях нашей хлопотной жизни можно много романов написать...

Гастролировали мы в Австралии. На материк добирались пароходом. Обратно пришлось лететь самолётом. Лётчики сначала согласились помочь нам, но, подумав, испугались. Первый пилот так мне прямо и заявил: не обижайтесь, мол, Мстислав Михайлович, но поймите меня правильно. У вас много животных, включая бегемота. А главное – два слона. Представьте себе, что случится с моим аппаратом, если ваши "малыши" общим весом в 10 тонн (!) захотят на борту не то что порезвиться – размяться и потянуться. От самолёта ж ведь не останется ни одного элерона или лонжерона (детали такие). Да я попросту с ними, движущимися, не смогу взлететь!

Я прекрасно понимал летчиков, однако дал им клятвенное обещание, что слоны помехой в полёте не станут. И вот мы с сыном за 50 минут до взлёта смешали в двух емкостях по 10 литров водки, 8 литров вина и по ящику пива. Получился хороший "ёрш", благодаря которому слоны изрядно "окосели" и заснули в самолёте мертвецким сном. Взлетели мы благополучно. На всякий случай я с сыном сидел возле спящих артистов-животных. И все было бы хорошо, но в столь длинном пути лётчики сделали непредвиденную посадку на дозаправку.

Пришлось нам ещё раз потчевать слонов. Приземлились мы в Хабаровске. Вижу слонам моим нехорошо. Слониха Рони прижимается лбом к прохладной стенке и стонет, как человек с похмелья. Ну, что мне оставалось, как не опохмелить своих подопечных двумя ящиками пива!

– Тебе никогда не хотелось бросить всё и хотя бы немножко «почить на лаврах»?

– Даю тебе честное благородное слово: никогда даже мысли такой не появлялось. Я родился «в опилках» и умру, видать, на них. Если бы лишь часть моих замыслов-задумок воплотить в жизнь – понадобилось бы сто лет, не меньше…

*

Из высказываний Мстислава Запашного

«Есть укротители, «ломающие» животных. А я – дрессировщик. Это принципиально другое. Я работаю с животными с 2–3 месяцев. Сижу возле них с раннего утра до поздней ночи. Контакт нарабатываю. Зная определённо, что «артист» из тигренка вырастает не раньше, чем через пять лет. Так что моя дрессура – ожидающая».

*

«Любая дрессура, где бы она ни была — это не хобби, это – наука».

*

«Люди цирка в моём понимании – это Эмиль Кио, Ирина Бугримова, Михаил Румянцев (Карандаш) Михаил Шуйдин, Юрий Никулин, Олег Попов. Мировые звёзды. Ни дать ни взять».

Мстислав Запашный – из этого великого ряда.